«Поверить в себя – самый важный шаг»
Главное – принять, что ты болен, поставить себе цель выздороветь и не обращать внимания на то, что тебе плохо. Поверить в себя – вот самый важный шаг.
Рак меняет человека. Раньше я очень переживала из-за своего внешнего вида. Мне нужно было соответствовать одному размеру одежды: шаг влево, шаг вправо, и сразу слезы, диеты. Лекарства очень меняют внешность. Например, из-за побочных эффектов химиотерапии я сильно чесалась. Я расчесала себе все тело, и у меня остались пигментные пятна. Я в шутку себя называю зеброй
Но для меня это не важно. Как только ты осознаешь, что изменился, что ты теперь другой человек, ты начинаешь принимать себя таким, какой ты есть
Сейчас я думаю, какая же я была глупая, что так много внимания уделяла внешности. Самое важное, что я жива и здорова и могу общаться со своей семьей, а все остальное уходит на второй план.
Авторы:
Газоян Ани Грачиковна
Журналист
Участники:
БФ «Я люблю жизнь»
«Весь основной удар от болезни взял на себя мой муж»
Для нас новость о том, что у меня рак, была шоком. Но благодаря моему мужу у меня ни разу не было соблазна отрицать, что я больна, откладывать обследования или лечение
Да, сложно поверить в то, что у тебя рак, но мы сумели быстро взять ситуацию под контроль, и это было очень важно.
Весь основной удар от болезни взял на себя мой муж, он поместил меня в своеобразный вакуум, моей задачей было только собраться и лечиться. Все остальное было на нем. Я не запоминала имена, адреса, назначения – для меня все происходило как в тумане. Именно муж искал врачей, читал о моей болезни, следил за выполнением всех назначений
Это очень важно, чтобы в такой момент рядом был человек, который поддержит.
Для меня страшнее всего было рассказать о болезни маме. Сначала о диагнозе узнал мой муж, потом его мама, потом мой папа, и только, когда моя мама начала подозревать, что мы от нее что-то скрываем, я рассказала и ей. Для нее это было очень тяжелый удар, после этого она 3 года лечилась сама, на нервной почве к ней прилипли все болячки.
Для меня было очень важным, чтобы близкие друзья и родственники поддерживали меня своим настроем. Мы сразу обговорили, что я не хочу, чтобы вокруг меня были люди с серыми лицами, в слезах. Я попросила задавать мне вопросы, если они есть, и старалась откровенно все рассказывать.
Но о моем диагнозе знали только самые родные и близкие друзья. Нам не хотелось распространяться, не хотелось, чтобы люди показывали пальцем и задавали ненужные вопросы. Часто окружающие, узнав о таком диагнозе, стесняются, опускают глаза при встрече, а бывает, что даже перестают считать больного нормальным человеком, кто-то жалеет, а мне бы это не помогало, а только расстраивало.
«С органом мы часто боремся»
С будущим мужем Яна познакомилась в 18 лет. И у них началась любовь на два города. Окончив Иркутское музыкальное училище, Яна поступила в Московскую консерваторию. Потом была аспирантура. А затем Яна, уже полюбившая Москву, решила вернуться в родной город. Сергей не прижился в столице, а им хотелось жить одну жизнь на двоих. И родить детей.
И еще в Иркутске, в бывшем католическом костеле, ныне концертном зале, стоит орган. Яна в Москве получила два образования — как музыковед и как органистка.
— В Москве на такой инструмент сесть и делать то, что тебе нужно, — большая удача. В столице таких точек совсем немного, гораздо меньше, чем желающих. У меня все сложилось в Иркутске. И слава Богу. Я играю в органном зале, меня никто не ограничивает ни в выборе программ, ни в количестве концертов. Преподаю в музыкальном колледже. В Москве я долго побегала бы, чтобы такие позиции занять.
Орган — сложный инструмент, который требует хорошей координаторной системы и многозадачности.
«У тебя словно канаты в руках», — так объясняет Яна игру на органе. И эти канаты надо удержать: один идет сюда, другой — туда, а органист их все контролирует.
— Мы боремся с инструментом часто. Иногда ты как бы не в контакте с ним, а бывают моменты чуткого контакта. Орган тебе отвечает, и у тебя полностью согласуется то, что ты чувствуешь, что хочешь сыграть, и ты слышишь, что получается. В такие минуты я поднимаю глаза, смотрю на органные трубы и думаю: «Господи, спасибо, что я это могу делать». И публика считывает, наверное, что во мне есть внутренняя благодарность за то, что я это могу.
Музыкантом Яна стала благодаря родителям. И маму, и папу она потеряла в один день.
Родители разбились на вечерней дождливой дороге
В 2009-м, когда сыну был год с небольшим, оба родителя Яны разбились в ДТП. За несколько минут она стала сиротой. Маленький мальчик остался без бабушки и дедушки.
— Когда Эдик родился, папа ко мне приезжал каждый день. Он мог часами сидеть на полу возле кроватки. Говорил: «Я не могу на него насмотреться». Папа мне помогал одним своим присутствием. Я помню, у него случился инфаркт, но он потом никогда не показывал свою слабость. Мы жили в пятиэтажке, лифта не было, он мне колясочку спустит, я выхожу первая, папа приотстанет. Оборачиваюсь, а он таблетку рассасывает. «Папа, тебе тяжело идти?» — «Нет, все нормально». Мама, конечно, тоже приезжала. И они оба внуком восхищались. И это была большая поддержка — когда твоим ребенком восхищаются в превосходной степени.
Родители разбились на вечерней дождливой дороге. В их машину врезалась грузовая фура. Водитель не справился с управлением, вылетел на встречную, 61-летний мужчина и 59-летняя женщина погибли на месте. Горе Яна переживала долго и мучительно.
Ее мама тоже была музыкантом и свою дочь пристрастила к музыке ненавязчиво, исподволь.
— Мама мягким человеком была, чутким, интуитивным. У меня характер, напротив, жесткий, но мама умела меня повернуть куда нужно. Вот идем мы с ней из музыкальной школы, она мне говорит: «Я так мечтаю, чтобы ты сыграла Шопена». И мне задают Шопена, довольно сложное произведение. И мама мне говорит радостно: «Яна, это уже победа». Так же тонко она меня настроила на музыкальное училище. А папа был историком. И они всегда водили меня по музеям, читали книги. Их жизнь крутилась бесконечным хороводом вокруг меня и брата. Никто мне ни слова не сказал, когда я в 9 вечера садилась за инструмент и нервно, с вызовом играла. Хотя папа отдыхал после работы. Только что-то делай, Яна! А когда я поступила в московскую консерваторию, мама сказала: «Моя жизнь состоялась». Они мне все время ставили зарубки на перспективу.
И я сейчас, работая со студентами, вижу, как много зависит от родителей, от их действий. Они создают в детской голове потолок, он может быть низким, а может быть и повыше.
Мне родители всегда потолок поднимали.
После ухода родителей Яна почувствовала пустоту. Ее нельзя потрогать руками, но она совершенно реальна. «Мне иной раз кажется, что судьба рядом со мной стреляет и попадает. И очень дорогие мне люди просто исчезают».
Через некоторое время в семье родится еще один ребенок. И еще через несколько лет судьба выстрелит снова.
«Огромный плакат в виде сердца»
Мне повезло, я была окружена поддержкой и пониманием: учителя, одноклассники, друзья. Одноклассники просто золотые люди, я не знала и не думала, что такое возможно. С некоторыми из них у нас сформировалась крепкая связь, мы дружим и сейчас.
А тогда они и писали, и звонили, и сделали мне огромный плакат в виде сердца. Он до сих пор у меня: на огромном картоне каждый из 20 человек написал мне пожелание, наклеил свою фотографию и фотографию со мной.
Еще во время лечения меня отвлекал английский: даже после ЕГЭ я продолжала им заниматься, мне было важно не забыть язык. Ко мне приезжала учительница, я читала книги, учила лексику
Но, как бы то ни было, все мысли крутились вокруг болезни и лечения.
Позвонишь кому-нибудь, говоришь, как дела, а тебе в ответ рассказывают свои новости. Кто куда поступил, какая у всех началась жизнь. А я сижу дома, ко мне нельзя, я никуда не выхожу. Наверное, это можно было бы назвать депрессией, но 10 лет назад это так не называлось.
На самом деле я жила от приезда до приезда Толи. Он приходил ко мне каждый день поздно вечером, мы с ним сидели час-полтора, и он уезжал. Потому что утром ему опять надо было на работу и учебу. Я жила этими встречами. Ну и выходными, когда мы могли пойти гулять в парк.
Надо понимать, что на меня все смотрели с удивлением, даже оборачивались, я же в маске была все время. Тогда особо про болезни не говорили, эта тема была закрыта. Никто не знал, что есть онкобольные, а есть фонды, которые их поддерживают, в том числе «Подари жизнь». Это сейчас можно найти целые сообщества, где люди общаются, поддерживают друг друга. Звезды, артисты эту тему подхватывают. А тогда все было совсем иначе.
«Лысая мать»
Самое ужасное, что никто из докторов не мог разъяснить Яне, что значит ее диагноз (медицинское заключение об имеющемся заболевании). Ей гласили: «Двигайте в Москву, там произнесут». А Яна задумывалась: «Куда я поеду, у меня грудной ребенок на руках». Она даже начала лечиться дома, в Ростове на дону-на-Дону, поэтому что не могла, на физическом уровне не могла оторваться от дочки. Прошла 1-ый курс химиотерапии, но позже двигаться всё же пришлось. Ростовские докторы произнесли Яне: «Рак лимфатической системы мы не вылечиваем».
Расставались тяжело, Яна не могла изгнать мысли о погибели, задумывалась, как сказать супругу самое ужасное: «Если я не вернусь…» В конце концов ничего гласить не стала, обняла собственных и поехала. В Москве исцеление началось серьезно – 6 курсов химиотерапии, любой курс на месяц, практически без перерывов. Яна всё время задумывалась о дочке: как она там, чему научилась, что я пропустила.
Даже когда Яна начала терять волосы, она не столько жалела себя, сколько страшилась: всё – сейчас Полина меня буквально не выяснит. Лысая мать – слыхано ли! А волосы у Яны были роскошные – длинноватые, густые. Терять их было весьма жаль. Яна готовила себя равномерно. Поначалу заплела косичку, чтоб привыкать понемногу к гладкой прическе, позже в парикмахерской попросила постричь себя весьма кратко, позже взяла у друзей машинку и побрилась «под ноль». Ну и оказалось, страшилась не напрасно: когда опосля курса химиотерапии Яна приехала на наделю домой, Полина поглядела на маму и зарыдала – от испуга, что за лысая тетя пришла и тянет к ней руки.
«У меня теперь все очень хорошо»
Скажу сразу, я легко вспоминаю о болезни, эта тема по прошествии лет меня почти не трогает. Хотя я сопереживаю тем, кто с этим сталкивается. Но если кто-то узнает, что у меня был рак и начинает охать, я равнодушна.
Сейчас мне вообще кажется, что в момент, когда я заболела, мне действительно стоило остановиться, унять бешеный ритм своей жизни, посмотреть на себя со стороны, на свои действия, заземлиться и сбавить темп. Кстати, после ковида такое ощущение было у многих: переосмыслить свою жизнь. В плане здоровья в первую очередь. Что нужно бережно к себе относиться, не бегать на работу больным, меньше нервничать.
Сегодня я могу смело сказать, что я счастливый человек: у меня все хорошо, все близкие здоровы, а главное, все в порядке с моими детьми. У нас благополучная семья. И, как оказалось, большего-то и не надо.
Фото: личные архивы
«Мне было тяжело быть собой»
Это было самое странное для Яны — ее девочки больше нет, а жизнь продолжилась.
Женщина поначалу все время спрашивала сына: «Эдик, скажи, как мне жить?» Ему тогда было 11. Сын честно отвечал: «Мама, я не знаю». Через несколько дней Яна задавала тот же вопрос: «Эдик, скажи, пожалуйста, как нам жить?» Сын в ответ: «Мама, ты самый умный человек, которого я знаю. Ты поймешь, как жить».
И Яна решила, что надо всеми способами получить ответ на этот вопрос: как жить дальше. 1 сентября она вышла на работу в музыкальный колледж.
— Я люблю преподавать, обожаю студентов, люблю общение с ними. У меня со студентами абсолютно неформальные отношения. Но в тот первый год новой жизни мне было тяжело быть собой.
Яна описывает это состояние как коматоз. Общую погашенность и безучастность ко всему
Но студенты очень осторожно подхватили ее и понесли
Эти ребята поступили учиться в 2017 году, Яна проработала с ними год и уехала спасать дочь.
— И мне было тяжело собирать их обратно. Я не в форме, без ресурса. Как-то они учились, но кто-то чуть охладел, кто-то потерялся. Но они меня ждали. И мы третий курс настраивались друг на друга заново.
Весной 2020 года началась пандемия, занимались в зуме. Шел урок, посвященный Римскому-Корсакову. Яна начала его и почувствовала, что увлекается — и самим рассказом, и личностью композитора. Его судьба, его дела, его музыка — это все про свет. Яна смотрела в экран ноутбука и неожиданно сказала: «Ребята, мне так грустно, что я вас сейчас не вижу, не могу вашу реакцию почувствовать. Расскажите, как вы?» И они по очереди стали рассказывать о себе.
— И тогда я почувствовала, что моя работа для меня — супертерапия. Студенты, музыка, разговоры о ней.
Осторожно, неровно, но жизнь брала свое
«Пережитая лимфома – это часть моей жизни»
Когда я проходила лечение и некоторое время после выздоровления мы общались с другими онкопациентами, но постепенно мы отдалились. Хотя я стараюсь всегда поздравлять их со всеми праздниками, поддерживать общение, помогать в работе фонда «Я люблю жизнь»: выполняю поручения, пеку вкусняшки на фотосессии.
Имея опыт лечения онкологического заболевания, я не могу просто перевернуть эту страницу. Сейчас, когда у кого-то из моего окружения близкий сталкивается с таким диагнозом, я стараюсь помочь, подсказываю контакты врачей, фондов, делюсь информацией. Некоторым нужно просто общение со мной. Однажды моя подруга попросила поговорить с ее знакомой, которая лечилась от онкозаболевания
Ей было важно общаться с человеком, который справился с болезнью. И на протяжении года она мне писала, звонила, я поддерживала ее как могла
К сожалению, она умерла, но я надеюсь, что хоть чем-то помогла ей.
Пережитая лимфома – это часть моей жизни. Как можно из жизни врывать кусок? Никак. Я регулярно прохожу обследования, и каждый раз, три дня до них, у меня появляются мысли «а вдруг?» Я не сплю ночами, переживаю. Это не может быть рутиной, каждый раз ты волнуешься, как в первый.
«После простуды вылез лимфоузел»
Мне было 17 лет, я училась в 11-м классе, впереди были экзамены и выпускной. Помню, что в январе я сильно простудилась и долго лечилась. Как обычно, после болезни выскочили лимфоузлы на шее, но я не стала беспокоиться: они обычно у меня всю жизнь увеличивались при сильной боли в горле.
Потом на коже появилась сыпь, что тоже было вполне привычно, ведь я аллергик. Я мазалась кремами и думала, что сейчас все само пройдет. В какой-то момент мама отвела меня к врачу, чтобы сделать анализ крови, но он ничего не показал.
Лимфоузел продолжал расти, аллергия то проходила, то возвращались. В конце апреля я пошла на школьную диспансеризацию, на флюорографии сделала снимок грудной клетки — и (как скажут онкобольные) «засветилась».
Меня срочно направили на компьютерную томографию и уже там обнаружили большое образование из лимфоузлов и одно небольшое очаговое поражение легкого. Со всем этим мы поехали к онкологу. Так как в тот момент я была прописана в Балашихе, то попала в Московский областной онкодиспансер.
Свою реакцию на то, что происходит, помню плохо, а мама как-то сразу засуетилась, занервничала, начала звонить отцу. Мы все вместе поехали в больницу, попали к заведующему, который посмотрел мои бумаги и сообщил, что я их пациент. Мама вышла из кабинета просто с белым лицом, и со мной в итоге говорил папа. Он сказал, что нам надо здесь остаться и что теперь мы будем лечиться.
Я была в полном шоке: какое лечение, какая больница, у меня экзамен в автошколе, а через 2 месяца ЕГЭ. Сначала я испытала страшную злость, а потом непрерывно плакала, не понимала, что делать и как реагировать. Родители ушли оформлять документы, а я позвонила своему молодому человеку (теперь это мой муж) и сказала ему, что мы должны расстаться, потому что я, наверное, скоро умру. И повесила трубку.
«Жизнь изменилась на 180 градусов»
До болезни я готовилась к поступлению, занималась интенсивно английским, мечтала поступить на педагогический факультет. Была занята целыми днями, старалась все успевать, в автошколу ходила. Хотела всего сразу и побыстрее, и чтобы все получалось с первого раза. У меня было много друзей, молодой человек Анатолий, мы с ним вместе учились в школе, но к тому времени он ее уже окончил, работал и учился в институте.
И вдруг вся эта жизнь в один миг закончилась. Сначала меня обследовали. Помню, брали биопсию из лимфоузла огромной иглой, потом мы отвезли анализ в Центр Дмитрия Рогачева, там посмотрели гистологию, увидели раковые клетки, опухоль и поставили диагноз: лимфома Ходжкина, 3-я стадия. Мне тогда сразу сказали, что эта болезнь неплохо лечится, это давало моей семье надежду.
В итоге я прошла 6 блоков химиотерапии и 2 лучевые. Все это длилось 9 месяцев: полгода «химия» и 2 месяца «лучи». Но в больнице я не лежала — приезжала на капельницу, 6 часов проводила в палате и возвращалась домой. Потом через 2 недели приезжала сдавать анализы, потом снова на капельницы. По анализам у меня все было хорошо, поэтому мне можно было лечиться амбулаторно.
Я решила, что все равно буду сдавать ЕГЭ, просто потому что провести еще один год в подготовке я точно не смогу. В итоге мы взяли все справки, и я сдавала экзамены одна в аудитории — со мной сидели 6 экзаменаторов. В институт я решила в тот год все же не поступать, чтобы спокойно продолжать лечение. Аттестат мне вручали по скайпу, а вот на выпускной я все же пришла.
Мне можно было выходить из дома, но только в маске с клапаном, которые тогда совсем не были привычным элементом жизни, как это стало после ковида, все смотрели на меня огромными круглыми глазами.
Кстати, помню самый яркий момент подготовки к выпускному: мама начинает сушить мне волосы, а они остаются на расческе. Никогда не смогу этого забыть. У меня к тому моменту уже было 2 «химии». Мне кажется, если бы на улице начал дуть ветер, я бы пришла домой лысая.
«Концентрат горя никому не нужен»
А вот на органе Яна играть не могла. Голова была словно против нее. Родственники-врачи направили ее к психологу, тоже похоронившему ребенка. «Через три года станет легче», — обещал специалист. И, кажется, не ошибся. Три года — это срок, который если не притупляет боль, то учит с ней жить.
— Мне не стало больно меньше. У меня просто наработались осмысленные и неосмысленные механизмы, которые помогают работать и жить
Психолог мне сказала научиться переключать свое внимание. Допустим, я убираюсь
Но голова-то свободна, и меня снова уносит. Я начинаю плакать, плач превращается в истерику. Я лежу, корчусь. Мужу плохо, ребенку плохо. А психолог сказал: «Мы там, где наше внимание. Вот вы трете что-то и проговаривайте: “Вот это губка, а вот мои пальцы, и они чистят плиту”. Ты как бы думаешь о всякой ерунде, но и уводишь голову в другое русло. Это, можно сказать, насильственная работа над своими мыслями. Но так ты учишься руководить своей головой».
И тут позвонили из Красноярска: «Органистка из Германии не прилетит на концерт, вы можете к нам приехать?» Яна в этот момент подъезжала на машине к дому и как будто услышала голоса родителей: «Яна, если ты не вернешься сейчас к органу, ты не вернешься к нему никогда. И зачем тогда все это было?» И тогда Яна поняла, что отказаться — легче всего. Но это несправедливо ко всему предыдущему пути.
Так Яна снова села за орган — новое учить, старое повторять. Вернулось удовольствие от концертов. И музыкант понимала ответственность перед зрителем — нести хорошую энергию.
— Помню, нам одна преподавательница говорила: «Вот тут у Бетховена сгущенный трагизм». Концентрат горя никому не нужен, и зрителям в органном зале тоже. Ресурс веселости, юмора, легкости, удовольствия появился.
Этот ресурс дает возможность жить и работать. Но пока не дает стать целой.
«Изменения невозможно принимать спокойно»
Волосы в итоге все полностью выпали. Мама предлагала их состричь, но я упиралась, хотела оставить хоть что-то. А они лезли клоками, и я сдалась и все-таки побрилась, остался какой-то пушок. Мы купили парик, ездили за ним в магазин Вячеслава Зайцева.
Мне ничего не нравилось, а консультант тогда сказала: «Вы никогда не найдете что-то лучше своих волос». Я выбрала самый невзрачный парик, чтобы он не бросался в глаза. Надевала его только если нужно было ехать в больницу или когда ходила гулять или на свидание с Толей.
Гормоны и лекарства, которые было необходимо постоянно принимать, влияли на обмен веществ — от них я опухала. И все это, конечно, совершенно невозможно пережить спокойно. Когда весишь 60 кг, у тебя длинные красивые волосы — и вдруг резко набираешь, лицо отекает, вкус не чувствуешь и от этого не можешь наесться, все время хочется чего-то соленого или кислого.
У меня не было ограничений в еде, поэтому я все заливала кетчупом, чтобы хотя бы что-то чувствовать на вкус. Кажется, я набрала 20 кг. Не влезала ни в какую одежду, была как шар. А мне же 17 лет, у меня личная жизнь и молодой человек.
Все это было ужасно. Я не знаю, как мой будущий муж не сдался тогда. Ведь он был рядом всегда, и все мои капризы, истерики, нытье про то, как мне все надоело, — все это доставалось ему. Моя мама сразу пресекала такие вещи, говорила, что плакать нельзя, надо успокоиться, такое может случиться с каждым, мы должны все преодолеть. Только Толя меня жалел, уверял, что все будет хорошо. И что я все равно самая красивая, конечно, тоже.
О чуде
Беременность для женщины, пережившей онкозаболевание, очень сложная тема. Я боялась, что во время беременности рак может вернуться, поэтому планировала рождение ребенка у гинеколога, который ведет беременности у женщин с онкодиагнозом.
Врачи не рекомендовали беременеть первые три года после завершения лечения. Мы выдержали эту паузу: я и сама понимала, что организму нужно было набраться сил. Через 3 года доктор дала нам добро. Мы год пытались с мужем забеременеть самостоятельно, но у нас не получилось. Тогда мы пошли на ЭКО (экстракорпоральное оплодотворение). Поскольку стимулировать меня гормональными препаратами нельзя, мне пытались провести ЭКО в естественном цикле, что, конечно, снижало наши шансы. Первая наша попытка была в декабре 2019 года. К сожалению, у нас ничего не получилось. Тогда мы решили взять паузу и съездить в отпуск. Когда мы вернулись, как раз началась пандемия. Нам позвонил репродуктолог и сообщил, что отделение закрывается, и следующая попытка ЭКО может быть только через полгода. Было очень обидно, ведь мы абсолютно не верили в то, что можем забеременеть сами. Но мы отпустили эту ситуацию и стали ждать сентября.
И вот в июле я узнала, что беременна. Когда я сказал врачу, что беременность естественная, он сказал, что это чудо.
Конечно, мне было немного страшно во время беременности, но я старалась не допускать плохих мыслей: я верю, что, думая о плохом, мы притягиваем негатив. Всю беременность я не пила никаких препаратов, мне можно было принимать только фолиевую кислоту и детскую дозу витамина Д. Но все прошло хорошо, и сейчас моей дочке 10 месяцев.
Когда дочь подрастет, я обязательно расскажу ей о своей болезни, она должна это знать. Я понимаю, что ремиссия может не быть вечной, если что-то со мной снова случится, она должна быть подготовленной, должна знать, что мама поменяется, что она будет без волос, будет лечиться. Я надеюсь, это никогда не произойдет, но я обязана ее подготовить.
«Я приехала за выпиской и поняла, что лечение закончилось»
В октябре я прошла последнюю «химию», потом было 2 месяца лучевой терапии, и она закончилась ровно к Новому году. Я перестала пить лекарства и, наверное, тогда почувствовала, что стало полегче. Вообще, как только убирают гормоны, начинает уходить вес, накопленная вода, и жизнь сразу меняется.
Я начала чувствовать руки, ноги, появился вкус еды. Вес начал уходить, волосы отрастали, «ежик» я красила то в белый, то в темный цвет. Парик перестала носить совсем. В общем, в Новый год появилось ощущение, что все закончилось. А потом я приехала в больницу за выпиской, и мне сказали, что на этом действительно все, сняли почти все препараты и велели приехать через месяц на УЗИ лимфоузлов. Потом проверку стали назначать раз в полгода, а сейчас полный чекап я прохожу раз в год.
Летом я поступила в Московский государственный областной университет на экономический, окончила бакалавриат, а потом пошла в магистратуру на педагогическом отделении. Очень хотела учить детей английскому, и моя учительница надоумила меня стать репетитором. И вот я стала ходить к ребятам по вечерам, года 4 так было: утром институт, вечером занятия. А потом вышла замуж, забеременела, и занятия пришлось оставить.
Были ли опасения, что болезнь вернется? Первые лет 5 были. Особенно когда после болезни выскакивал лимфоузел. Был момент, когда я сильно обгорела под солнцем, и тогда просто стало страшно, что все, сейчас по новой. Ну и конечно, самые большие опасения были из-за рождения детей. Я консультировалась с онкологами, может ли моя прошлая болезнь на что-то повлиять, но все говорили, что у меня хорошая ремиссия, анализы в порядке и можно рожать.
Но и тут пришлось понервничать. Дело в том, что первые 2 беременности у меня были замершие, не развивались. Мы долго не могли понять почему, казалось, конечно, что из-за онкологии, и я даже стала бояться, что у меня ничего не получится.
Но прошла обследование, и выяснилось, что причина в тромбофилии, слишком густой крови. И вот когда я забеременела снова, я все 9 месяцев каждый день колола в живот уколы. И следующую беременности тоже. И вот сейчас у нас 2 долгожданных и прекрасных детей: Лев, 3,5 года, и Соня, ей 1,5.